– Я рисковал доверием Левина, – сказал он. – В жизни не испытывал такого стресса.

– Ты мог и не учитывать мои интересы. Мог убить по-настоящему.

– Решил, что предупредить вас и разыграть небольшой спектакль будет нелишней страховкой на будущее.

– Будущее действительно будет нехорошим, – внимательно глянул на него Мирослав. – Но я не советую тебе ожидать моего возвращения на пост. Все изменилось.

– Он больной человек, – сказал Влад. – Он просто маньяк.

– Он политик. Привыкай общаться с ними или ищи себе другое место.

Влад кивнул.

– Мне будет не хватать ваших советов, – признался он. – Кстати, а как вам удалось обмануть врача? Он же из штаба Левина.

– Врачи – не политики. С ними можно договориться полюбовно. Будешь учитывать интересы врачей, и они станут твоими людьми.

– А я сам теперь чей человек? Ваш или Анатолия? Или я двойная крыса?

Взглянув на часы, Мирослав поднялся, прихватив с собой плащ.

– Влад, будь всегда сам себе хозяином, – посоветовал он. – И не ругайся с Корнеевым. Может случиться так, что именно он однажды перевесит чашу весов в пользу более привычного тебе мира.

Юрист кивнул.

– Счастливого пути, Мирослав Сергеевич, – пожелал он.

– Прощай, Влад.

И великан растворился в толпе пассажиров.

Открылись двери одиночной камеры.

Борланд мигом разлепил веки, спрыгнул с матраца, приготовился. Он знал, что к нему придут. Обязательно придут. Все происходило слишком быстро. Только что настало утро, он не успел съесть завтрак – вероятно, последний в жизни. Вокруг него было не менее сотни человек – матерых, закаленных ветеранов сталкерства, желающих объяснить ему, что он лишь никчемная отмычка без прав и возможностей.

Борланд собирался доказать, что это не так. Хотя знал, что доказать ничего не сможет.

Послышались шаги. К нему приближались двое.

С этой волной Борланд справиться еще мог, хотя он чувствовал, что исчерпал лимит удачи на много лет вперед. И даже если ему удастся выжить в следующие пять минут, то что это изменит? Можно победить волны, но нельзя победить шторм.

– Алена, я попытаюсь, – пробормотал Борланд. – Некоторые ведь побеждали шторм. Всего-то и надо, что повернуться лицом к волнам…

Он быстро оторвал от матраца кусок ткани, перекрутил его наподобие удавки. Взял в другую руку пластиковый стержень от сливного бачка. Размял мышцы шеи. Он был так готов, как только возможно.

На свет вышли двое мужчин с восточными чертами лица. Как и Борланд, они были в синих робах.

– Здравствуй, – сказал один из них с волнением.

Борланд в изумлении опустил предметы, которые держал в руках.

– Геворг, – произнес он и перевел взгляд на второго армянина. – Тигран.

– Вот и встретились, – сказал Тигран, заключая его в дружеские объятия.

– Значит, вы тоже здесь. – Борланд похлопал Геворга по плечу и в смятении сел на напрасно испорченный матрац. Не ожидал он еще раз встретить двух братьев из, казалось, прошлой жизни. – Давно вы тут?

– Давно. Тут много наших.

– Брат, ты так не переживай, – проговорил Тигран. – Здесь есть те, кто тебя помнит и уважает. А тем, кто не знает, мы все объясним.

– Не бойся, – добавил Геворг. – Мы помним про наш долг. Если что, поможем.

– Ясно. – Борланд перевел дух. – Погодите минутку. Дайте мне всего минуту, я должен успокоиться.

Он забрался на матрац с ногами и долго смотрел сквозь решетку, о чем-то думая, то и дело смахивая редкие слезы. Братья почтительно ждали, не мешая ему, пока Борланд не посмотрел на них снова, уже взглядом уверенного, решительного человека.

– Скажите, братья-сталкеры, – произнес Борланд. – Вы слышали о проекте «Новая Зона»?

Сергей Слюсаренко

НОВАЯ ЗОНА

КОЛЛЕКТИВНОЕ СОЗНАТЕЛЬНОЕ

Глава первая

Ярко-красный горизонт перед восходом солнца обещал, что сегодня подует ранний верховик — злой, холодный байкальский ветер. Вадим, стоя у окна, поежился. Ранние холода испортят последнюю неделю отпуска в этом райском уголке. И хотя это был никакой не отпуск, а реабилитационный период, холодная погода могла все планы свести на нет. Через десять дней Вадиму предстояло лететь в Москву, и это время он хотел провести только с сыном, который тоже проходил реабилитацию в кремлевском санатории на берегу озера.

Когда кровь рассвета растворилась в небе, стало понятно, что примета не врала. По воде побежали морщинки ряби, и в окно ударили первые порывы ветра. Гусенок недовольно загудел, плотнее закутался в одеяло. Вчерашний поход вымотал его, и он отсыпался. Малахов понимал, что по возвращению домой он будет редко видеться с мальчиком, сын для начала поживет у бабушки, матери Вадима. Нужно обустроиться, наладить новую жизнь. Радовало одно, что Ольга разрешила, чтобы Андрюшка остался с отцом. Хотя что-то говорило Вадиму, что его бывшие коллеги побеседовали с ней, и не раз, убедив принять нужное решение.

— Ну, что я могу сказать. — Лечащий врач говорил, не глядя на Вадима, уставившись в бумажки на столе. — Всё свидетельствует о том, что процесс вашего восстановления, скажем так, физической реабилитации, прошел успешно. Что касается вашего эмоционально-психического состояния… Я не вижу никаких отклонений, а эмоциональные травмы, я уверен, после нашей терапии скоро залечатся. В общем, я выписываю вас с чувством хорошо выполненной работы. Желаю удачи.

— А сын? — спрашивая, Вадим пытался рассмотреть, что написано у врача в бумажках. — Как он? Ведь для ребенка пребывание в Зоне…

— По поводу вашего сына, Андрея, надо поговорить отдельно, — врач замялся. — Вы же сами понимаете, что Зона — не место для молодого, несформировавшегося организма. И у нас просто нет опыта, клинического опыта, чтобы предположить, насколько пострадал или не пострадал ребенок. Я думаю, те странности… я хочу надеяться, это просто обычная детская реакция на невероятные события, которые он пережил. Ваш сын просто пока мысленно находится там и не всегда может справиться, адаптироваться к реальному миру.

— Он ведь был там всего несколько дней, — попытался возразить Малахов.

— Вы ведь сами знаете, какие это были несколько дней. — Врач покачал головой. — Так что за ним надо наблюдать. Я слышал, что у вас неполная семья?

— Он некоторое время поживет у своей бабушки, моей матери, пока я разберусь с делами и обустрою жилье. Потом будет жить со мной.

— Я дам вам направление в нашу клинику в Москве. Пусть его там поставят на учет. И умоляю, следите за ним. Детская психика такая хрупкая.

Последние дни на Байкале пролетели незаметно. За несколько минут до отъезда в аэропорт Иркутска к домику, где жил Малахов, подъехало такси. Меланхоличный водитель погрузил в багажник два небольших чемодана, и Вадим с сыном устроились на заднем сиденье. Андрей порывался сесть рядом с шофером, но отец напомнил ему, что надо подождать до четырнадцати лет.

Дорога проходила в полном молчании под негромкие песни из автомагнитолы. Вадиму музыка была совершенно незнакома и безразлична, он просто смотрел из окна на бесконечную холодно-серую воду Ангары, вдоль которой стелилось шоссе. Андрей, увидев встречное авто, практически точно такое, как их такси, неожиданно произнес:

— Ё-Тваё!

— Ты чего? — не понял Малахов.

— Ну ты, пап, совсем, «Ё-Тваё» от «Ё-Маё» отличить не можешь?

— Я не понимаю, о чем ты, — ответил Вадим.

— А вы, наверное, за границей долго жили? — вмешался водитель. — Пацан правильно заметил! Мы на «Ё-Маё» едем.

— Да, за границей, — не стал вдаваться в подробности Вадим.

— Ну, пап, — стал объяснять Андрюшка, — «Ё-Маё» — это ё-мобиль московского автозавода ё-мобилей. А «Ё-Тваё» — это ё-мобиль тверского завода ё-мобилей.

— Во, молодец мальчик. Все правильно! — кивнул водитель.

Малахов и вправду вспомнил, что несколько лет назад писали в газетах о новом народном автомобиле, но никак не мог предположить, что такой автомобиль уже бегает по дорогам.